Новости Русского Мира
Быстрые Новости
«Солнце ослепляет, гром оглушает, а лесть делает и то и другое», – говорил мой отец. Ослепленный и оглушенный похвалами Эдисона, я не видел того, что творилось вокруг. Время от времени кто-то из сотрудников покидал компанию со скандалом. Я пропускал мимо ушей обвинения в адрес Эдисона, будучи уверенным, что все это клевета. Самыми гнусными казались мне обвинения в кражах чужих патентов. Говорили, что с помощью одного из клерков патентного бюро по фамилии Финк Эдисон крадет чужие секреты и проворачивает махинации с патентами, получая их задним числом. Это было правдой, но тогда я не верил ничему плохому, что слышал об Эдисоне.
Убедившись в моих способностях, Эдисон предложил мне конструктивно доработать машины постоянного тока, разработанные его компанией. Это была очень серьезная и ответственная работа. Речь шла не о внесении отдельных изменений в конструкцию, а о кардинальной переработке имеющихся машин. Все равно что взять велосипед и создать на его основе автомобиль. Я нисколько не преувеличиваю. О важности и масштабах задачи свидетельствовал и размер обещанного мне вознаграждения. «В случае успеха вы получите 50 000 долларов», – сказал Эдисон. 50 000 долларов! Я не поверил своим ушам! Видя мое замешательство, Эдисон повторил: «Вы получите 50 000 долларов, если меня устроит результат вашей работы!»
Я не помнил себя от счастья. Я вообразил, что таким образом Эдисон хочет исправить то, что сделал в Париже Ро. «Он знает, – подумал я, – он, конечно же, знает обо всем, но по каким-то причинам не хочет обсуждать со мной поведение Ро. Он предпочитает поступить иначе. Что ж, это его дело». Я согласился и со следующего дня приступил к работе. Я переселился в лабораторию – работал по 22 часа в сутки и спал 2 часа здесь же, на составленных вместе стульях. Мысли возникали в моей голове одна за другой. Я был счастлив оттого, что могу закрепить свой успех – предложить столько новшеств после ремонта генераторов на «Орегоне» и получить столь огромную сумму. 5 000 из 50 000 я собирался отправить матери. Этой суммы ей хватило бы не только на покупку и обстановку дома. 12 500 я собирался отправить Анталу. Мне было неловко перед ним, как будто это я его обманул. Остальные деньги я собирался потратить на совершенствование и разработку новых вариантов двигателей переменного тока. У Эдисона можно было заниматься лишь тем, что нужно Эдисону, то есть – постоянным током. Поэтому для работы с переменным током мне была нужна собственная лаборатория, пусть и небольшая, но своя. Должен сказать, что Эдисон сильно проигрывал, подчиняя работу своих сотрудников собственным взглядам. Если бы он предоставлял бы им свободу творчества, то они бы придумывали больше полезного. Свобода – необходимое условие изобретательского процесса. Изобретательство – это разновидность творчества, а творчество нельзя загонять в прокрустовы рамки[68] догм.
Однажды в компанию явился сам Морган[69]. Великий человек («Президенты меняются, а Морган вечен», – говорили в те времена) разговаривал с Эдисоном как с равным и жал ему руку. Я был так горд, словно Морган разговаривал со мной. Я буквально прирос сердцем к компании Эдисона, радовался всем его успехам и переживал по поводу любой неудачи. Работая над усовершенствованием двигателей я добровольно вызывался помочь, если где-то случалась крупная авария. Другие сотрудники считали меня карьеристом и тихо ненавидели. Мне дали ироничное прозвище «Парижанин». Но я не был карьеристом, я просто болел душой за компанию Эдисона, которая стала моим домом на чужбине. Я нахваливал Эдисона в письмах матери так, что она стала молиться за него – моего благодетеля и друга. Эдисон нещадно эксплуатировал меня, а я считал его своим другом. Я наивен и доверчив. Считаю, что лучше уж пусть меня обманут, чем я заведомо буду плохо думать о человеке, подозревать его в чем-то недостойным. Пока человек не покажет мне, что он недостоин доверия, я ему доверяю. Таким я родился, таким и умру.
После того как я выполнил задание моего «благодетеля»[70], Эдисон сказал, что пошутил насчет 50 000 долларов. Я возмутился, он рассмеялся в ответ и предложил увеличить мой оклад на 10 долларов в неделю. Я ответил на это, что предпочел бы получить свои деньги сразу, а не в течение 53 лет. Расчет в уме я произвел мгновенно и точно, несмотря на свое донельзя возбужденное состояние. Эдисон отрицательно покачал головой и сказал, что в Америке не принято торговаться с работодателем. Мы расстались.
Роберт Лейн и Соломон Вайль
Шпионаж в Соединенных Штатах встречается повсеместно. Здесь все шпионят за всеми. У Эдисона повсюду были свои шпионы, и многие из тех, кто работал на него, работали еще на кого-то – на его конкурентов, на репортеров, на людей, которые хотели вложить деньги в изобретения. Изобретения давали очень хорошую прибыль, сравнимую с той, что дает игра на бирже, но в отличие от игры изобретения были надежным делом. Время от времени со мной знакомились люди, которые называли себя «финансистами». На деле они таковыми не были. Просто имели некоторую сумму денег и искали изобретателя для создания компании с ним на паях. Мелким дельцам не было смысла сотрудничать с такими акулами, как Эдисон. Эдисон ворочал сотнями тысяч и забирал себе львиную долю прибылей. Вот они и искали кого помельче.
Среди десятка «финансистов», с которыми я успел познакомиться, был всего один человек, вызвавший у меня симпатию. Его звали Роберт Лейн. Я сразу же отметил, что у него умный живой взгляд. При знакомстве я первым делом смотрю в глаза человеку. Также мне понравились манеры Лейна. Я до сих пор, прожив в Соединенных Штатах более полувека, не могу привыкнуть к тому, что незнакомых людей можно запросто хлопать по плечам, что ноги можно задрать на стол, что можно ковырять в зубах на людях, да еще и ногтем мизинца, и сплевывать где захочется. Лейн же по американским меркам держался как аристократ, а по европейским как нормальный, воспитанный человек.
Уйдя от Эдисона, я пришел в контору Лейна и сказал, что готов с ним сотрудничать. У меня к тому времени уже появилась кое-какая репутация, поэтому Лейн тут же познакомил меня со своим партнером Соломономом Вайлем. Лейн немного разбирался в электротехнике, а Вайль был своим человеком в финансовых кругах и мог достать большие деньги для солидного дела. Они так почтительно обращались со мной, что я сразу же выложил им все мои сокровенные планы, в первую очередь – касающиеся создания электрической машины переменного тока. Я убеждал их, что переменный ток принесет по пятьдесят долларов на каждый вложенный доллар, причем убеждал не голословно, а на основе расчетов, пускай и общих, приблизительных. Я человек осторожный. Когда считаю расходы, то округляю итог в большую сторону, когда считаю доходы, то в меньшую. «Мы будем монополистами! – горячился я. – Мы совершим революцию в электротехнике! Деньги потекут к нам рекой!» Мои новые компаньоны мне не поверили. Их идеалом был Эдисон, а Эдисон и слышать не хотел о переменном токе. Проклятые стереотипы, этот вечный тормоз прогресса!
Мне было сказано, что никто не даст нам ни цента на машины переменного тока, а вот на разработку дуговых ламп для уличного освещения можно без проблем получить деньги. «Поймите, что у вас пока еще нет имени, – сказал мне Лейн. – Под вас никто не даст денег. Деньги дадут только под перспективный проект». «Он прав! – подумал я, нисколько не обидевшись на правду. – Начнем с ламп. Я сделаю себе имя на лампах, а затем начну делать машины переменного тока».
Так была основана «Тесла электрик лайт энд мануфактуринг компани». Я стал независимым (так мне тогда казалось) совладельцем собственного дела. Довольно скоро я изобрел бесшумную дуговую лампу[71], которая сразу же стала применяться для освещения улиц. Я был счастлив. Я жил в замечательных условиях – у меня был небольшой собственный дом, занимался любимым делом и ни от кого не зависел. «Мои дела пошли в гору, – писал я матери. – Наконец-то у меня все хорошо!»
Эдисон знал о моих успехах. Иногда я встречал на улице или в парке кого-то из его сотрудников и перебрасывался с ними парой слов. У меня было такое чувство, будто я утер нос Эдисону.
На первых порах Лейн и Вайль казались партнерами, о которых можно только мечтать – честными, порядочными, надежными. Точнее, казался один Лейн, поскольку Вайля я почти не видел. Лейн интересовался ходом работ, ему я отчитывался и от него получал сведения о состоянии наших дел. Работал я сразу по нескольким направлениям – занимался лампами, переменным током и проблемой передачи электрической энергии на расстояние. Освобожденный от всех прочих забот, я работал как одержимый. Впрочем, это мой обычный стиль работы, иначе я и не умею. Но когда меня совсем ничего не отвлекает, я работаю продуктивнее обычного. С самого начала работ я установил приоритетом длительную бесперебойную работу своего изобретения. На первых порах у Эдисона я занимался заменой ламп и прекрасно представлял себе, какую выгоду может принести по-настоящему надежная лампа. Мне очень нравилось, что Лейн не торопил меня. Я привык работать столько времени, сколько нужно. Я не тороплюсь, но зато мне не приходится краснеть за свою работу.
Мое впечатление о Лейне существенно испортилось после того, как он предложил мне «порыться в чужих патентах». Оказывается, что и у него был свой человек в патентном бюро. Я возмущенно отказался, сказав, что привык читать статьи в научных журналах, а не патентную документацию. Мне стоило насторожиться еще в тот момент, но я предпочел объяснить случившееся не беспринципностью Лейна, а американской манерой вести дела. О, как же я ошибался! Фразой «здесь все так делают» можно оправдать любую низость. Нет, порядочный человек даже среди подлецов остается порядочным.
В феврале 1886 года работа над созданием лампы была закончена. Получив несколько образцов, Вайль начал заключать контракты, а мы с Лейном занялись организацией производства. Меня сильно поразил американский подход к делу. Я представлял себе следующим образом: мы организуем производство, производим некоторое количество ламп, кладем их на склад и только тогда начинаем предлагать их покупателям. Оказалось, что я ошибался. В Соединенных Штатах принято торговать воздухом, продавая то, чего еще нет. «Нельзя терять время, потому что время – это деньги, – объяснил мне Лейн. – Пока дойдет дело до контрактов, мы успеем наделать достаточно ламп». Так оно и вышло. Моя лампа хорошо зарекомендовала себя. Мы строили планы покорения всего штата Нью-Джерси. Я решил, что пора вернуться к серьезной работе над машиной переменного тока, и сказал об этом своим партнерам. Нам уже не нужны были кредиты, нам хватило бы тех денег, которые мы получали за лампы.
Лейн с Вайлем снова начали возражать. Им моя идея казалась неперспективной. Когда я понял, что убедить их мне не удастся, то сказал, что буду вести работу на собственные средства и попросил выплачивать мне мою долю – треть от общей прибыли компании.
Будучи человеком, совершенно неискушенным в юридическом крючкотворстве, и полностью доверяя моим компаньонам, я не очень-то вчитывался в документы, которые подписывал при основании компании. К тому же многое в документах было изложено специфическим языком юристов, который для меня так же непонятен, как арабский или японский языки. Пункт, в котором было сказано, что на собрании учредителей компании можно голосованием вводить или выводить кого-то, не вызвал у меня никаких подозрений и не вызвал до тех пор, пока я не был выставлен из компании с пачкой ничего не стоящих бумажек на руках. С точки зрения закона все было обстряпано правильно. Ввиду непримиримых разногласий между учредителями, двое из них большинством голосов (два против одного) выставили третьего, выплатив ему причитающуюся долю акциями. Акции же годились лишь на то, чтобы оклеивать ими стены, потому что ничего не стоили. Мои компаньоны давно задумали избавиться от меня и только ждали повода, который я им дал. Для продажи и установки ламп по предложению Вайля была создана новая компания. Лейн с Вайлем объясняли мне целесообразность такого шага, но я понял лишь то, что так надо, и согласился. Мои партнеры не лезли в изобретательский процесс, а я не лез в то, как они вели дела, считая, что каждый должен заниматься своим делом, тем, что он умеет. В результате новая компания получила часть прав от старой и все это было настолько запутано, что все осталось моим негодяям-компаньонам, а я получил только акции, которые ничего не стоили. У меня снова не было ни гроша. Я не имел никаких сбережений, потому что как компаньон не получал зарплаты, а всю прибыль мы вкладывали в развитие дела. Мне нечем было платить за дом. Я оказался на улице. Нищий и бездомный Тесла, один в чужой стране.
Еще один циничный обман едва не сломил меня. «Что же получается? – горько думал я. – Неужели никому вообще нельзя верить? Что делать? Основать новую компанию с новыми прохиндеями?» Я находился в состоянии глубочайшей депрессии, можно сказать, что на грани самоубийства. Только мысли о матери, которая тогда еще была жива, удерживала меня от того, чтобы всерьез думать об уходе из жизни. Но черные мысли о том, как можно жить в этом мире, полном подлости и обмана, и зачем в нем жить, преследовали меня постоянно. Я не понимал, что мне делать. Искать очередных «финансистов» не хотелось, да и вряд ли кого удалось бы мне найти в тот момент. Единственным выходом было бы устроиться на работу. Я начал поиски. Мне казалось, что уж я-то, с моей репутацией, найду приличную достойную работу без особого труда. Многого я не желал. Мои потребности всегда оставались скромными, и я считал себя чуть ли не аскетом. Но, как оказалось, до осени 1886 года я и понятия не имел о том, что такое подлинный аскетизм.
От переводчика
На этом обрывается первая тетрадь записей Николы Теслы. Перерыв, вызванный длительной болезнью, о котором далее будет идти речь, стал последствием наезда автомобиля на переходившего улицу Теслу. Это произошло в октябре 1937 года. Был сильный ливень. В момент перехода улицы, ветер вывернул зонт Теслы. Тесла замешкался, пытаясь справиться с зонтом, отвлек на него внимание и в результате был сбит выехавшим из-за угла такси. В вечерних сумерках и при сильном дожде водитель такси не сразу разглядел одетого в черное Теслу. Удар отбросил Теслу на несколько метров. Он упал в лужу и ненадолго потерял сознание. Таксист доставил его в гостиницу, потому что, придя в себя, Тесла наотрез отказался ехать в больницу. В результате наезда он получил перелом трех ребер, осложнившийся воспалением легких, которое протекало долго и тяжело. Тесле все же пришлось лечь в больницу и провести там около шести месяцев. К работе Тесла смог приступить лишь в апреле 1938 года. К продолжению воспоминаний, как следует далее из текста, он вернулся гораздо позже – в 1941 году.
В нужде
Я человек не суеверный, но мне видится какой-то знак в том, что мои воспоминания были оборваны длительной болезнью. Со мной случилось плохое в тот момент, когда я собирался рассказать о самом плохом, самом тяжелом периоде в моей жизни.
Пока я болел, мне было не до записи воспоминаний, а потом, когда я оправился, пришлось много работать, чтобы наверстать упущенное. За время моей болезни исследования свернули с прямого пути и ушли не туда, куда следовало. Помимо своей непосредственной работы мне пришлось заниматься исправлением чужих ошибок. Мало что в жизни я люблю меньше, чем исправлять чужие ошибки. Разве что болеть. Болеть хуже всего на свете. Лежишь беспомощный и бессильный, сознаешь свою никчемность и страдаешь от этого сознания.
В какой-то момент я совершенно забыл о том, что собрался писать воспоминания, настолько меня захватила работа. Работа моя похожа на странствие путника в горах. Идешь наверх виляющей тропинкой, не видя ничего, кроме скалы перед своим носом, а потом вдруг выходишь на вершину и видишь далеко вокруг, только успевай все разглядеть и запомнить. Периоды медленной напряженной работы сменяются скачками прогресса, когда множество мыслей сливается в Идею.
Вспомнив позднее о моих записях, я не стал их продолжать из-за боязни того, что если я возьмусь за это, то со мной снова может случиться что-то плохое. Типично старческая, совершенно не логичная мысль овладела мной настолько, что я передумал продолжать. Но настал день, когда я сказал себе: «Ты ли это, Никола Тесла? Что за мнительность? Что за глупость?» Как следует отчитав себя, я принял решение возобновить свои записи и делаю это с того места, на котором остановился.
Итак, осень 1886 года и последовавшая за ней зима были самым тяжелым периодом в моей жизни. Я отказался от мысли вернуться домой, потому что мне было стыдно возвращаться побежденным и начинать все сначала. Мне было стыдно и было жаль утраченных надежд. Я так надеялся на то, что в Соединенных Штатах меня ждет большое будущее. Сначала мои надежды были связаны с Эдисоном, потом со своей «собственной» компанией. И все они рухнули. Даже патент на изобретенную мною лампу принадлежал не мне, а компании, которая осталась в руках Лейна и Вайля.
Я понимал, что полученные мною акции не стоят ни гроша, но все же сделал попытку продать их или заложить, но в банке мне объяснили, что это невозможно. Американцы в таких случаях говорят: «Ваши акции не стоят дороже бумаги, на которой они напечатаны». Кто знает, если бы мне удалось бы продать акции за сумму, которой было бы достаточно для покупки билета на пароход и питания в пути, я, возможно, бы вернулся в Европу. Но у меня не было денег. Точнее какие-то деньги были, но крайне скудные. Я снял убогую комнатенку и начал завтракать и обедать там, где можно было уложиться в десять центов.
Устроиться куда-либо инженером мне не удалось. Я честно рассказывал о том, что работал у Эдисона, а потом был компаньоном «Тесла электрик лайт энд мануфактуринг компани». Я предпочитаю всегда говорить правду. То, что бывший компаньон ищет работу по найму сразу же настораживало моих потенциальных работодателей. Здесь не любят неудачников. Потенциальные работодатели наводили справки у Эдисона и Лейна с Вайлем. Эти негодяи так рьяно поливали меня грязью, что о приеме меня на работу не могло быть и речи. Один из несостоявшихся работодателей пересказал мне по моей просьбе все то, что узнал от Эдисона и Лейна. Они, будто сговорившись, пели в унисон, характеризуя меня как психически нездорового, скандального, вечно всем недовольного типа, который любит претендовать на то, что ему не принадлежит, то есть – присваивать чужие изобретения. Инженер, по их словам, из меня был никакой. Эдисон опустился до того, что заявил, будто он не мог доверить мне ничего, серьезнее замены ламп. Я слушал весь этот бред, не веря своим ушам.
Положение мое было безвыходным. Без опыта работы меня никуда бы не взяли, а ссылаться на Эдисона и моих бывших компаньонов я не мог. О работе в Континентальной компании Эдисона и Американской телефонной компании мне тоже не стоило распространяться, поскольку ниточки от них тоже тянулись к Эдисону. О чем я мог рассказывать?
«Черт с ними!» – решил я, принимая вызов, который бросила мне судьба. Если у меня не получается устроиться инженером, я найду какую-нибудь другую работу! Да хотя бы сторожем! С моей привычкой обходиться минимумом часов для сна я буду хорошим бдительным сторожем. К тому же такая работа дает возможность параллельно заниматься умственным трудом…
Увы, очень скоро я выяснил экспериментальным путем, то есть путем обхода разных мест, что никакой «чистой» работы мне не найти. Сторожей вообще не брали без рекомендаций. Только я в своей наивности мог предположить, что кто-то способен доверить сторожить что-либо бездомному бродяге.
Бездомный бродяга, именно таким я и был. Из мерзкой тесной комнатенки я очень скоро перебрался в ночлежку, потому что платить за отдельное жилье мне было нечем. О привычках к чистоте и уединению пришлось забыть. Я жил в таких условиях, которые иначе как «скотскими» нельзя и назвать. Представьте себе большие комнаты, вдоль стен которых тянутся трехярусные полки двухметровой ширины. Полки гордо именуются «койками», хотя на самом деле никаких коек там нет. Ночлежки с отдельными койками стоили много дороже. Полки забиты людьми, в проход торчат ноги, обутые в дырявые ботинки. «Койки» дешевы – в зависимости от заведения они стоили от семи до десяти центов за ночь. Заплати, получи вонючий засаленный тюфяк, укладывай его на свободное место и спи! Спать приходилось не разуваясь и в одежде, подложив под голову мешок или саквояж с прочим имуществом, иначе велик был риск не найти поутру чего-то из своих вещей. На грязном полу, который никогда не подметался и уж тем более не мылся, спали те, кому не хватало денег на «койку». Бывали дни, когда и мне приходилось спать на полу. Что я при этом испытывал, словами передать невозможно – омерзение, содрогание, жалость к себе, зависть к тем, кто может позволить себе спать на «койке». Когда я впервые пришел в ночлежку, то ужаснулся при виде «коек» и подумать не мог, что настанет день, когда я буду мечтать о них. Одно лишь было хорошее в этих ночлежках – там было тепло, даже жарко. Тепло – величайшая ценность для бездомного в холодную пору. В тепле и голод не мучает так сильно, и натруженные за день ноги болят меньше. Пока я жил в хороших условиях, я не ценил самых простых благ.
Я столь подробно описываю тот период не потому, что упиваюсь перенесенными лишениями или хочу вызвать сострадание у тех, кто станет это читать. Причина в другом. Дно жизни, на котором я оказался, неведомо никому, кроме его обитателей. О подробностях жизни Морганов знают все, потому что их бесконечно смакуют газеты и хроника[72]. О жизни бездомных не знает никто. То, что показывают в фильмах, не передает и сотой доли истинного положения дел. Мне хочется, чтобы после прочтения моего правдивого (и очень сдержанного) рассказа, в людях пробуждалось бы сострадание к тем, кто вынужден обитать на дне жизни. Не стоит презирать этих несчастных, не стоит думать, что они оказались на дне из-за каких-то своих пороков – пьянства, лени и т. п. Большинство из них, подобно мне, оказались заложниками обстоятельств. Если у вас есть возможность помочь кому-то из этих несчастных людей, то сделайте это. Нет большей радости, чем сказать себе: «Я помог человеку вернуться к нормальной жизни».
Обедал я в столовых самого низшего разряда. Старался выбирать такие, где было относительно чисто, чтобы избежать болезней. «Только бы не заболеть!» – думал я. Болезнь в моем положении означала гибель.
Зарабатывать на жизнь приходилось чем придется. Я был грузчиком, уборщиком улиц, землекопом, подручным каменщика. По случайности, которую скорее можно было назвать насмешкой судьбы, одно время я копал землю для прокладки кабеля компании Эдисона. «Проклятый негодяй! – злился я. – Я снова вынужден работать на тебя!» При умственной работе злость – помеха, а при физической она придает сил.
Раз в три-четыре недели по воскресеньям я приводил в порядок свою одежду и отправлялся в какую-нибудь из публичных библиотек. Там я отдыхал душой, наслаждаясь привычной (или уже скорее – непривычной) обстановкой, и писал письма матери и сестре. Письма были полны лжи. Я писал, что работаю инженером, что у меня все хорошо, что я начал понемногу откладывать деньги для поездки в Европу. Мне было стыдно лгать, потому что главный мой принцип – честность. Но разве мог я написать моей престарелой матери правду, которая ее убила бы?
Будущее казалось мне беспросветным. Я работал на временных работах, проживал все, что зарабатывал, не имел возможности заниматься умственным трудом и не представлял, как я могу вернуться к прежней жизни. Более того – был период, когда я вообще не думал о будущем. Жил словно осел мельника[73].
Копать землю было выгоднее всего – землекопам платили лучше, чем грузчикам или уборщикам. Когда я немного попривык, то стал хорошим землекопом, потому что был силен, вынослив и имел длинные руки. К Рождеству я нашел постоянную работу на строительстве надземки, и жизнь моя начала постепенно улучшаться. Копать мерзлую землю зимой в Нью-Йорке нелегко, но зато зимой землекопам платят вдвое больше, чем летом. В моем кармане появились «лишние» доллары. На паях с одним соотечественником, тоже землекопом, я снял отдельную комнату. Делить комнату с одним человеком, тем более с таким же чистоплотным, как и я, после грязной ночлежки было счастьем. Я немного обновил свой истрепавшийся гардероб. Пусть пальто, костюм и сапоги были куплены у старьевщика, но все равно это была обновка, в которой я смог сходить в оперу. Поход в оперу был для меня не просто наслаждением, а символом того, что я возвращаюсь к прежней жизни. Было только одно неудобство: я стеснялся мозолей на своих ладонях и старался все время держать руки так, чтобы ладоней не было видно. Это вызывало некоторое напряжение. Мозоли исчезли полностью только в 1890 году.
Строительство надземки я выбрал не случайно, поскольку оно было связано с электричеством. Рытье могил в Вудлоне[74] дало бы мне больше денег, но меня интересовали не только деньги, но и перспектива. На строительстве надземки у меня была возможность общаться с подрядчиками и инженерами. Я надеялся, что сумею произвести на кого-то из них хорошее впечатление, настолько хорошее, что меня наймут в качестве инженера. Люди, знающие меня по работе, станут доверять своим впечатлениям, а не гадостям, которые рассказывают обо мне Эдисон и мои бывшие компаньоны. Нельзя же всю жизнь оставаться в землекопах, надо как-то исправлять положение.
В кругу других землекопов я не рассказывал о своем прошлом, потому что это вызвало бы у них неприязнь ко мне. Люди не любят тех, кто когда-то стоял выше них, а потом скатился вниз. Впрочем, мне бы и не поверили, сочли бы, что я сочиняю. Но при прорабах я время от времени делал замечания, подтверждающие мое инженерное образование, за что заслужил издевательское прозвище Умника. Ничего странного – все должно соответствовать определенному порядку. Делать умные замечания с лопатой в руках так же нелепо, как копать землю при помощи циркуля. Но я не унывал. После того как моя жизнь изменилась к лучшему, уныние покинуло меня. Важно не положение дел в данный момент, а динамика. Вчера ты спал на полу в ночлежке, а сегодня можешь позволить себе «койку» – это хорошо, ведь ты поднимаешься вверх. Вчера у тебя был особняк на Пятой авеню[75], а сегодня ты снял номер в отеле – это плохо, потому что ты скатываешься вниз. Став старшим над десятком землекопов, я начал зарабатывать столько, что снял отдельную комнату и снова занялся изобретательством. За период лишений я научился спать среди людей, но вот для умственного труда мне требуется уединение.
Сам не понимаю, как мне удалось сберечь свои чертежи и тетради. Возможно только потому, что для публики, среди которой я в то время вращался, чертежи с тетрадями не представляли никакой ценности. Я все сберег и начал работу с того места, на котором остановился. Умственная работа всегда доставляет мне наслаждение, но тогда это наслаждение было невероятным. Я чувствовал себя путником, который после долгих скитаний по знойной пустыне вышел к большому озеру с чистой прохладной водой. Я упивался возможностью мыслить в спокойной обстановке. Да, именно – упивался. Соскучившись по работе, мозг мой работал с невероятной быстротой и четкостью. Не имея возможности ставить эксперименты, я ставил их в уме. Я думал о переменном токе, я бредил переменным током, я уже мог подавать заявку на патент. Но сначала надо было стать прежним Теслой, то есть превратиться из землекопа в инженера.
В то время, после пережитых разочарований в людях, у меня развилась невероятная, несвойственная мне подозрительность. В каждом человеке, предпринимавшем попытку сблизиться со мной, я подозревал обманщика. Так нельзя себя вести. Если подозревать всех подряд, то останешься в полном одиночестве и не сможешь начать новое дело. А я ведь собирался начать новое дело: найти заинтересованных людей, основать компанию и разрабатывать машины переменного тока, способы передачи энергии на большие расстояния и прочие интересующие меня проблемы. Я понимал, что так нельзя, что в одиночку я ничего не смогу сделать, я пытался себя переубедить, но при знакомстве с кем-то, в голове моей звучал тревожный звонок: «Берегись! Он хочет тебя обмануть!»
Во время знакомства с инженером Обадией Брауном тревожный звонок не прозвучал. Мы сразу же почувствовали расположение друг к другу. Возможно, потому, что нас обоих хорошенько попинала жизнь. Брауну досталось больше, чем мне, ему довелось побывать в заключении. Он готовился стать ученым, он мечтал об этом, но вместо кабинетов и лабораторий ему пришлось работать на улице – руководить землекопами. Мы рассказали друг другу историю своей жизни и подружились. «Я не очень хорошо разбираюсь в электрических машинах, – сказал мне Обадия, – но я чувствую, что ты говоришь дело». Обадия протянул мне руку помощи. Он познакомил меня со своим братом Альфредом, который был одним из ведущих инженеров компании «Вестерн Юнион телеграф»[76]. Альфред Браун был электриком и изобретателем. Среди его патентов имелись и патенты на электрические лампы. Обадия очень волновался, смогу ли я произвести должное впечатление на его брата. Из его рассказов я знал, что Альфред считался в семье образцовым ребенком, а Обадия – непутевым. Я сильно волновался, понимая, что нельзя упускать такой шанс. Но Альфред, к которому мы пришли на воскресный обед, так же как и Обадия, сразу же расположился ко мне и сказал, что обдумает мое предложение.
Предложение мое было таково: разработка и производство двигателей и генераторов многофазного переменного тока.
«Фредди хочет посоветоваться со своим приятелем-адвокатом», – шепнул мне на ухо Обадия. Это меня обрадовало, поскольку внушало надежду.
В тот день дары сыпались на меня как из рога изобилия. Альфред сказал, что с завтрашнего дня я могу начинать работу в его лаборатории в «Вестерн Юнион телеграф», и настоял на том, чтобы я принял 30 долларов в качестве аванса. Я понял, что мое предложение принято.
Землекоп Тесла исчез навсегда. На следующий день я начал работу в лаборатории, а вечером переехал в приличный отель и купил себе новый костюм. Не у старьевщика, а в нормальном магазине. Это случилось в апреле 1887 года, и с тех пор апрель стал моим самым любимым месяцем.
____________________________________________________
Примечания:
68 Именно так и сказано у Теслы: «прокрустовы рамки» вместо «прокрустово ложе».
69 Речь идет об американском мультимиллионере Джоне Пирпонте Моргане старшем (1837–1913).
70 На самом деле Никола Тесла сделал гораздо больше того, что поручил ему Эдисон: разработал 24 (!) разновидности электрической машины постоянного тока, принципиально изменил регулятор и еще ряд деталей. Благодаря произведенным Теслой усовершенствованиям, двигатели и генераторы компании Эдисона стали лучшими на рынке.
71 Лампы уличного освещения, используемые в то время, издавали во время работы неприятный звук, похожий на свист или шипение.
72 Имеется в виду кинохроника.
73 «Жить как осел мельника» – сербское выражение, означающее «жить ни о чем не думая, заниматься одним и тем же без возможности что то изменить». Имеется в виду осел, который крутит мельничное колесо.
74 Вудлон – кладбище в Нью Йорке (Бронкс), ведущее свою историю с 1863 года. Одно из самых больших городских кладбищ.
75 Самая фешенебельная улица Нью Йорка.
76 Это та самая компания, которая известна всем нам как «Western Union».
Разделы Новостей