Новости Русского Мира
Честные и полезные новости для думающих людей

Новости РуАНа

Восстание 1993 глазами очевидца. Часть 1

Елена Любимова, 05 ноября 2010
Просмотров: 12861
Версия для печати Версия для печати
Восстание 1993 глазами очевидца. Часть 1
Русских людей уже не раз поднимали на восстание против лживой и продажной власти. Почти всегда это заканчивалось предательством и массовыми казнями. Так случилось и в 1993 году. Были убиты многие тысячи честных, мирных людей...

Фрагменты из рассказа Юрия Петухова «Чёрный Дом»

Нас заставили всеми средствами массовой пропаганды сосредоточить своё внимание на ходах лидеров двух группировок, одна из которых засела в Кремле, другая в «белом доме», будто кроме них ничего и не было. А ведь было нечто большее, чем просто танки, циничный расстрел парламента, героическое сидение за белыми стенами… Да, помимо этого было Народное Восстание, которое нарушило планы не только правящего режима, но и противоположной стороны, восстание, не санкционированное ни Ельциным, ни Руцким, ни Хасбулатовым. Восстание, которого насмерть перепугались обе стороны…

Вечер накануне я провёл в расстроенных чувствах. И было от чего горевать – 2 октября 1993 года в серые и унылые небеса поднимались над Москвою столбы чёрного дыма. Центр Москвы походил на оккупированный многочисленным врагом город. Весь день ходил я кругами и не мог пробраться на Смоленскую, всё было перекрыто – каждый переулочек, каждый дворик был загорожен. И не как-нибудь: стояли бравые ребята в касках, с дубинами и автоматами, да плечом к плечу, да в три-четыре ряда, да через каждые сто-двести метров новое кольцо – то ли владимирских пригнали, то ли курских – в самой Москве уже не хватало ни войск, ни милиции, ни омонов со спецназами, чтобы сдерживать народ.

А на баррикадах жгли костры. Тащили всё подряд и жгли. Унылая была картина. И было тихо, угнетающе тихо. Ещё два, три, пять дней назад на подступах к Дому Советов шли жестокие рукопашные бои – на один удар старческой клюкой сыпались в ответ тысячи зверских по силе ударов прикладами, дубинами, кулаками, ногами. Стражи порядка усиленно отрабатывали «спецпаёк», нипочем не жалели «красно-коричневых» старушек и ветеранов, что выходили защищать ещё ту, старую свою Победу, выходили да и ложились костьми на мостовую под ударами сынов да внуков.

Плохо проинструктированный ОМОН, со всеми спецназами кряду, заодно бил смертным боем и журналистскую, репортёрскую братию, дубасил, пинал, ломал и кровавил не токмо российского нашего брата-борзописца, но и иноземного его коллегу – только трещали и лопались головы да камеры, только хруст костей стоял. Тех, кто ещё мог бежать от стражей, загоняли в метро, добивая на эскалаторах. Упавших пинали для острастки, топтали, а потом забрасывали в машины и вывозили в неизвестном направлении – то ли в застенки пыточные, то ли сразу в землю, где-нибудь подале от Москвы, кто сейчас копать да искать станет? Никто!

Но это было.

А 2-го числа октября месяца избивали да убивали только там, у баррикад…

Тоскливо было в тоскливый этот день. Дважды пробирался я к Дому Советов. Но там было тихо. Поблёскивали смертным блеском валы страшной спирали Бруно. Стояли ряд за рядом, шеренга за шеренгой не просто «внучки», а отборные мордовороты, будто всех «качков» со всей России собрали да в броню вырядили. Стояли, но пройти было можно – восемь колец насчитал я, петляя дворами да проулочками. Но в самом окружении Дома Советов стояли уже наглухо, как вокруг Смоленской, плечом к плечу, броня к броне, и БТРы, и грузовики, и машины поливальные, из коих вдруг высыпали отделения бойцов и начинали ноги разминать, дело виденное ещё и первого, и девятого мая. И все с противогазами наготове.

Судя по всему, белодомовских сидельцев собирались поначалу тихо и мирно травить газами, без пальбы и танков. Правда, на каждого баркашовца и приднестровца, коих окрестили «бандитами» и «боевиками», в Доме Советов приходилось по тридцать женщин да детишек. Но, видимо, режим эта мелочь не смущала – лес рубят, щепки летят…

Вернулся я на Новый Арбат, когда уже начинало темнеть. На парапете подземного перехода, под нелепым и синим глобусом, знакомым всем, стоял Аксючиц и призывал пять-шесть десятков старушек, ветеранов и измождённых парнишечек к спокойствию. Он поведал, что случилось с утра на Смоленской. Народ собрался на митинг, хотели идти к Дому Советов, нагрянули каратели, завязалась рукопашная, садистски избили выхваченного из толпы учителя, пинали поверженного, добивали дубинами. Потом один из карателей вынул пистолет и дострелил умирающего.

Позже убили парнишку, который бросился на выручку. Пролилась первая кровь. Теперь должна была последовать анафема – недаром ведь Патриарх грозился проклясть первых, проливших кровь. Кровищи и до того дня пролилось много – с 22-го числа лилась она и лилась. Но не было доказательств, не было – сотнями, тысячами народ попадал в больницы с черепными и прочими травмами, избитый и израненный, да, видно, врачам по Москве особое распоряжение было выдано, не свидетельствовать пострадавших… ну, а сколько трупов вывезли да схоронили в заброшенных карьерах, прудах, оврагах – одному Богу известно, работали до самого ослепительно светлого воскресения 3-го октября профессионально, замывали следы, даже поминавшиеся западные борзописцы и их операторы, избитые да изувеченные у метро «Баррикадная», видно, из любви к демократии и демократическому режиму помалкивали. Такая вот демократия!

А ведь снимали всё, снимали все дни подряд, с 22-го сентября по 6 октября и позже, снимали тысячами камер, я всё видел своими глазами, индикаторы камер, эти красные глазки, горели круглосуточно отовсюду: снизу, сверху, слева, справа, изо всех щелей. Вот такая демократия!..

Чтобы прикинуть, сколько примерно собралось в поход на «белый дом», залез я на парапет черногранитный, и поразился: ни конца, ни краю людскому морю. Глазомер у меня надёжный, в армии служил в мотострелковых частях, совершенно точно знаю, как выглядит рота, как полк, как дивизия, знаю и сколько в каждом подразделении народа, и на какой площади уместиться могут. Вот и разбил я море человеческое на квадраты да прямоугольники, вперёд, назад – сколько глазу далось на подсчёт: за пятьсот тысяч – а дальше не видно было…

И уже ощущалась какая-то неуверенность и робость, даже растерянность в лицах «стражей порядка». Да и сами лица здесь, на Калужской были иные, человеческие, русские, не то, что у Дома Советов, видно, не смогли набрать столько нелюдей, пригнали подневольных милицейских ребят, русских парней, которым, коли б не служба, идти со своим Народом…

До этого часа, объехав всю Москву вдоль и поперёк, я видел кольца оцеплений повсюду, цепи, цепи, цепи… одни каски, несчитанные тысячи охранников режима, несчитанные. И думал я – боятся, ох, как боятся Народа. Кругом сотни спецавтобусов, военных грузовиков, БТРов, рации, переговорники, стволы, стволы, стволы – несчитанные тысячи стволов. Люто боятся! Эдакие бронированные рати выставить против безоружных.

Ни одна из программ потом не показала, как выглядела Москва в тот ясный и Божий день. Но шли люди. И остановить их уже не мог, ни президент, ни сам дьявол. Мы видели заграждения – первое ощетиненное, переминающееся, ждущее – у входа на Крымский мост. Они боялись. Это было видно даже издали. На них шёл людской океан, шло цунами. И они понимали это. Суетились, дрожали, пятились.

Они уже были смяты, цунами ещё не докатилось до них, но по бледным и мокрым от холодного пота лицам было видно, они представляют, как их сейчас будут разрывать на части, топтать, вбивать в асфальт, швырять с моста к холодные и грязные воды (в броне!), им уже мерещилось, как сомкнутся на их глотках цепкие пальцы, как вонзятся ногти в глаза, как будут трещать хребты их… на них, всего нескольких тысяч бронированных и вооружённых, защищённых щитами и рыком командиров, надвигалась беспощадная Стихия.

Но они ошибались, это шёл Народ. И ещё задолго до столкновения витали над головами восставшего люда мегафонные призывы: «Никого не трогать! Закон и порядок! Это наши русские люди! Не бить! Не оскорблять! Мы пройдём! Они не посмеют нас остановить…» И всё же, колонны встали. Это были считанные минуты переговоров. Это были минуты, когда был предъявлен ультиматум – пропустить Народ! Нет, не отступили, не пропустили… бледные, потные, трясущиеся, но не смеющие пойти против начальства, против нерусских. И смеющие встать на пути Русских.

Побоище было коротким. Я не видел ни одного прута, ни одной палки в руках шедших со мною, в первых колоннах. Телами, грудью они двинулись на прорыв – страшно и неостановимо. И замелькали в воздухе дубины, вздыбились щиты, тысячи ударов сразу, грохот, визг, вопли, боль, страх… и мужество. Люди вырывали щиты, выбивали голыми руками дубины, поднимали их, щитами таранили, пробивали бреши, дубинами прокладывали путь – лишь с этих минут, когда на них подняли руку, люди стали вооружаться отобранным оружием. И давили, давили, давили…

И всё же не видел я в людях ненависти, остервенелости, злобы – они просто сметали на своём пути живую преграду. Никто не мстил за побои и раны, не останавливался. На какой-то жуткий миг вынесло меня напором тысяч тел к самым барьерам над водой. И завопили сразу в два голоса два «стража», с них сдирали каски, шинели, выбивали из рук сап лопаты и тянули туда, к воде, глухо стынущей внизу. Это был единственный момент, когда могло свершиться возмездие. Но тут же десятки рук вцепились в ретивых, оттянули, высвободили обезумевших от страха…

Не считал я уже ни заслонов, ни кордонов – живой рекой гудела дорога, и сама несла ноги. И разрывались, распадались кованные цепи, разлетались гремящими зелёными мисками каски. И будто обезумевший носился и врезался в цепи захваченный грузовик, и цеплялись за него, и падали, и вырывался он из засад, рычал, фырчал, вертелся, и снова шёл на таран, и прорывались в бреши люди, и крушили спецавтобусы и грузовики военные да милицейские, разбивали их, взбирались на них и кричали: «Ура! Долой оккупантов!»

И бежали смятённые стражи, бросая всё. Им обещали забитых и запуганных, тех, кого сама рука тянется огладить, ежели не дубиной, то плетью. А пришли воины. Не погромщики, не мародёры, не хулиганы и драчуны, а именно воины – сильные, смелые, не бьющие лежащих, не преследующие бегущих и побросавших оружие. Пришли и сломили их благородные и могучие. И прорывали они только заслоны. Громили только машины, которыми их давили, из которых их поливали чёрт-те какой смесью – всё было залито на сотни и тысячи метров чёрной дрянью.

Мокрые, усталые, отравленные газами, они шли вперёд – и не было ни одной тронутой ими палатки, ни одного задетого киоска, ни единой разбитой витрины. Это шли не «боевики», а хозяева своего города, хозяева своей земли. Ещё вчера, позавчера, все чёрные дни меня поражало, с какой ненавистью бьют омоновцы и спецназовцы ногами поверженных ветеранов, бабок и школьников. Чего скрывать, я даже привык к этому зверству… и в этот ярый и благой день я ждал – вот сейчас, начнут бить и их самих, свершится возмездие, и узнают они, каково лежать на мостовой и получать в голову, в живот, в лицо зверские удары кованных сапог.

Нет, не били, ни разу, ни единого удара, ни мщения, ни возмездия. Народ. И каратели. Каратели. И Народ. Насколько же они разные! Бесконечный и короткий путь к Дому Советов! Прорыв! Надо было видеть всё, тогда становилось ясным – почему не щадили себя, с голыми руками шли на бронированных мордоворотов русские люди. Они шли во имя России! Шли, защищая, освобождая свою Родину…

Штурм последнего бастиона начался без меня. Рванул вперёд захваченный грузовик – я видел его издали, пошли грудью на щиты, на оцепления карателей и спираль Бруно русские герои. Крики, шум, хруст, удары, вой и гром двигателей… Я рвался вперёд. И вместе со мной бежали тысячи мужчин и женщин, детей, подростков, всего несколько сотен метров отделяли нас от побоища, и нужна была подмога, ведь именно там, в кольце у «белого дома» была сосредоточена вся мощь полицейско-армейских дивизий, защищавших режим.

Оставалось совсем немного, совсем чуть-чуть… мы подбегали к мэрии, к этому уродливому трёхстворчатому зданию бывшего СЭВ. И я видел сотни белых щитов, сотни касок за парапетами, видел и стволы. Но разве мог я ожидать, что именно сейчас… Когда мы поравнялись с мэрией, ударили первые очереди. Я даже не понял, откуда стреляют, зачем – может, лупят в воздух?! Нет, не в воздух – отчаянно и страшно закричала совсем рядом женщина, как-то сломалась нелепо и упала. И тут заорали уже многие, кто-то рухнул на мостовую, закрывая голову руками, кто-то бросился ещё быстрее вперёд. Вопли, крики, ужас!

Это было по-настоящему страшно. А я всё почему-то не мог поверить, что стреляют боевыми патронами! Стреляют в народ! Первая мысль – резиновыми пулями. Но почти сразу, метрах в трёх, рядом с двумя парнишечками лет по одиннадцать стальным градом застучало по мостовой. Точно так же сзади. И тогда я увидел – стреляли из-за щитов, от мэрии. А не с верхних этажей, как писали…

Стреляли густо, беспощадно, профессионально. Стреляли по мужчинам, женщинам, подросткам, пенсионерам, ветеранам Великой Отечественной – да, эти подонки, эта мразь поганая убивала своих дедов и отцов, матерей. Теперь стальной град бил по мостовой, по стенам близлежащего дома безостановочно… бил и вяз в живой плоти…

И только позже, когда бойня начала затихать, наверное, там, в «белом» решились – я услышал оттуда несколько выстрелов. Какие-то парни бежали в открытую, паля на ходу. Их было совсем немного, по пальцам перечесть, может, я не всех видел, но это был бросок отважных и смелых Русских на толпу трусливых и подлых убийц. Именно толпу, даже не банду, потому что убегали палачи в броне и касках резвее трусливых зайцев и гнусных крыс. Это было позорище, гнусь и мерзость.

Они, как и на Смоленской, ещё пакостней давили друг дружку, это они в ужасе перед справедливым возмездием проломили жалюзи на первом этаже мэрии, выбили стёкла… и бежали, падали, спотыкались и бежали, бежали, бежали… Я бросился к мэрии. Но вновь две очереди полосанули по мостовой. Неужто кто-то из этих палачей прикрывал отход своих поделыциков?! Я не знал. В мэрию уже врывались люди… кто-то лежал в крови, огромные лужи бензина расползались по бетону. Я в какой-то нелепой наивности бегал, ища, где же будут раздавать оружие. Ведь надо было немедленно разоружать карателей, передавать автоматы, пулемёты тем, кто умеет ими владеть. Нет, всё напрасно…

Я ликовал вместе со всеми сотнями тысяч Русских людей, окружающими освобождённый Дом Советов, освобождённую мэрию. Неужто конец колониальному игу? Конец! Никто после этого разгрома не пойдёт защищать режим. Никто! И одновременно у меня чёрным обручем сжимало сердце. Они опять уходят. Они опять прячутся от людей. Где они, чёрт возьми?! Им на ладонях принесли Победу. Где они?! Будто в те мрачные, холодные и колючие дни под чёрными облаками меня терзали тревоги. Сейчас всё должно решиться.

Колониальная администрация парализована, обезволена, небось, уже собирает чемоданы. Надо не упускать Победы из рук. Если бы у режима вот сейчас, именно сейчас были бы хоть какие-то верные ему силы, он бы немедленно, однозначно, спасая себя, бросил бы все (!!!) эти силы на восставших. Если он не делает этого – всё, он уже проиграл, только никакой, ни малейшей передышки. Где Руцкой?! Где Руслан?! Где все?! Нет, нас тут не ждали, спокойней было сидеть и высиживать нечто «конституционное». И они растерялись…

Я пробился к Тарасову и сходу заявил: – Нечего распылять силы! Надо помогать Макашову, идти в Останкино! …

Мы шли в Останкино. И было ощущение полной Победы. Народный вал был неостановим. Не было сил, которые попытались бы его остановить. И всё же тревоги мучили меня. Медленно идём. Опоздание может быть роковым. Или генерал Макашов уже пробился в телецентр, уже обратился к народу, передал послание Руцкого? Должно быть так, только так. А вдруг нет? – Народ победил! Народ победил!! Эти слова звучали безо всяких мегафонов чётко, едино и громоподобно…

Я был слишком наивен, расстрелы ничему не научили меня. Но я уже через минуту понял, что в Останкине творится что-то не то. Всё оцепенело здесь, хотя и множество людей стояло. Я вбежал за изгородь, поднялся по ступеням к входу внутрь… увидел Макашова. Его не пускали в телецентр. Это было страшным ударом для меня. Потеряно столько времени. Они уехали почти три часа назад. И они толкутся у входа, не смея войти внутрь?! А зачем тогда были все жертвы?! Зачем был нужен Героический прорыв от Калужской до Дома Советов?! Всё погублено! Где же выход, в чём?..

Люди находились в страшном напряжении. Все понимали, что может повториться трагедия, что была возле мэрии, только в больших масштабах. Но уходить нельзя. Я метался меж самим телецентром и техническим зданием, куда постепенно стекался народ. Видел, как спешно собираются и обсуждают что-то казаки. Копошение, суета. Растерянность. Кто-то вдруг завопил: – Подмога пришла. Ура-а!!! Я сначала увидал меж далёких стволов далёкие мерцающие огоньки, только потом заметил колонну БТРов и услышал грохот движков…

– Это не наши, – сказал я, но громче. И обернулся назад, теперь меня интересовало, что будут делать четыре БТРа, которые якобы хранили нейтралитет и не собирались стрелять в народ. Те стояли глухо, молча, только стволы пулемётов изменили направление, значит, башни были повернуты, пока я не смотрел на них. Анпиловцы тихо, без паники отходили в рощицу. К техзданию подкатил грузовик.

Освещённый, почти горящий вестибюль словно сам напрашивался – разбей меня. И всё же я не верил, что начнётся. Теперь никакой штурм не мог помочь. Только молниеносный, профессиональный бросок в студии, на прямой выход в эфир, и то маловероятно, в случае удачи прорыва, отключат передающие системы телебашни, её контролирует охрана режима. Всё кончено.

Грузовик ударил в двери. Откатил. Несколько выстрелов сверху ударили неожиданно. Кто-то закричал. Ещё выстрел. Попадания. Крики. И тогда сильно, зверски ухнул гранатомёт, даже уши заложило. И я понял – будут прорываться. Бегство Макашова и казаков было стремительным – легковушка, грузовик, крики. И всё. Но штурм уже шёл. Нападавшие прорывались внутрь, в них палили сверху…

Я ничего не понимал. Это был ад. От тех, первых выстрелов мне легко было укрыться, я видел траектории пуль, вовремя заскочил за столб. Но теперь пули летели мне в спину, летели сверху, с этажей телецентра. Уже визжали, орали, катались по земле раненные, мёртво застыли убитые. Пощады не было. И быть не могло. Я понял, что палачи будут косить всех. События растянуты в изложении, на бумаге, но там всё происходило в секунды…

Охранники-каратели засели повсюду. Они никого не жалели, они знали – все свои заняли позиции, перемещаться не будут, бить надо по движущимся целям, не ошибешься. И они били с какой-то садистской жестокостью, зверством. «Нейтральные» БТРы палили из-за моей спины…

Пальба стояла безумная. Какая-то «скорая» сдуру пронеслась по аллее. «Витязи» и БТРы чуть не разнесли её в щепки. Да, теперь я не сомневался. Боя никакого нет, идёт жуткий расстрел! Идёт дикий, садистский кураж! Резвятся «витязи»! Нет, не годилось им такое название, русское, не годилось. Убийцам этим больше к лицу было – какие-нибудь «рейнджеры» или что-то наподобие, недаром на рукавах у них были нашивки с английскими буквами, английскими словами…

В первом часу ночи, убедившись, что в Останкино всё кончено – кончено сотнями, если не тысячами трупов (я не верю официальным данным, они лживы, на моих глазах убивали людей, это были массовые расстрелы безоружных, и подлинные цифры убитых откроются позже), убедившись в полном поражении, я через рощу начал выбираться из страшного места…

Скопировать себе полный текст

Дополнительную информацию можно получить в статье «Бейтар шагает впереди» и «Годовщина расстрела Белого дома»

Поделиться:

Ещё Новости по этой теме

Восстание 1993 глазами очевидца. Часть 2

Елена Любимова, 06 ноября 2010
Восстание 1993 глазами очевидца. Часть 2
Предатели, призвавшие народ к восстанию в 1993-м, остались живы и здоровы, получили обещанную оплату и доходные должности. А самых активных и смелых убивали подчистую, чтобы на много лет вперёд отбить охоту к сопротивлению...
Читать дальше... Просмотров: 14949
Новости Русского Мира © 2014
_ya_share_top__ya_share_bot_